Сжимаю кулаки, чувствуя, что иду по острию ножа. В голове проносится малодушная мысль: оправдайся, спаси себя. И тут же растворяется, вранья уже более чем довольно.

— Я отдала её по доброй воле, — голос становится все тише. — Тогда я еще верила, что киссаэр хочет лучшего для всех нас.

Вздыхаю, отворачиваюсь, не в силах наблюдать, как взгляд Дорнана неумолимо меняется. Не гнев, не ярость, не возмущение. Разочарование, серое, как прогоревший пепел.

— Это не оправдание, но… Я верила, что поступаю правильно. После узнала обо всей этой лжи, отказалась видеться с Рианом, спряталась в замке, надеясь, что Стена защитит меня от прошлого, однако…

— Он нашел тебя и тут, — как-то грустно и безнадежно заканчивает владыка.

Киваю молча, горло перехватывает спазмом. Дор, пожалуйста, нет… Только не проваливайся вот так в пустоту, не отворачивайся от меня. Не молчи, прошу. Что угодно, только не молчание! Боги, что же я наделала?!

— …Поверить не могу!

— И вы так спокойно об этом говорите?

Чужие слова отскакивают от меня, как горошинки. Мне нет до них дела, они — лишь шорох ветра.

— Он ведь угрожал тебе? — неожиданно вмешивается Айоней. — Чем именно?

Вздагиваю, поворачиваюсь к сехеди.

— Сказал, что уничтожит мою семью и всю деревню там, за Стеной. — Теперь-то к чему скрывать? — Утверждал, что в его власти сделать это, если я не выполню его требования. Если не стану его оружием и, получив магию рода Ауслаг, не уничтожу Стену. И еще сказал, что никто из вас не сможет защитить ни меня, ни моих близких.

— Правильно сказал, — резко перебивает меня глава соарас. — Вы предали нас, госпожа. По своей воле и с полным осознанием того, что делаете. И теперь надеетесь, что показное раскаяние заставит нас нарушить договор, помчаться куда-то, спасая тех, кому до нас нет дела?

— Позор, — припечатывает игниалас, — у вас нет права даже просить о снисхождении, да по-хорошему вы казни заслуживаете, а не жалости.

— Вам не место среди нас, — глава дворцовой стражи готов испепелить меня взглядом. — Никто из нас не примет вас ни как госпожу, ни как человека, достойного хоть капли уважения.

— Молчать! — рык Дорнана внезапно прерывает поток оскорблений. — Я хочу, чтобы с этого момента около сердца Стены постоянно дежурила стража. Это ясно?

— Да, но…

— Остальное вас не касается. Выйдите все, кроме госпожи Лиан.

— Владыка, её надо заключить под стражу. Кто знает, чем еще она может быть опасна?

— Вон, я сказал!

Несущие пламя переглядываются, потом неспешно встают и выходят. Грейнн и Кеган смотрят на меня с тревогой, Мика — с сочувствием, Брейди и вовсе закусывает губы, похоже, он винит себя не меньше моего.

— Все выйдите, — повторяет Дорнан, глядя на замершего в кресле Айонея.

— Силенок не хватит меня выставить, — неожиданно насмешливо отзывается сехеди. Показное почтение по отношению к Дорнану тает, как утренний туман.

— Это мои покои.

— А это моя жизнь, мой народ, мой владыка и его избранная. Ты всерьез думаешь, что я оставлю её тебе на растерзание?

— Я правитель этого народа. И твой тоже, кстати. И не потерплю неповиновения.

— Ты влюбленный мальчишка, а влюбленности свойственна слепота. Не хочу видеть, как ты совершаешь ошибку, а потом всю жизнь маешься из-за этого. Да открой ты глаза: девчонка могла промолчать сегодня, мы бы ничего не заподозрили! Спасла бы и себя, и свое положение. Не знаю, чем бы кончилось дело на юге, но она бы точно уцелела. Однако она рассказала, дав нам самое ценное, что могла, — правду.

— Мне благодарить её надо? На колени стать? — нехорошо щурится алти-ардере.

— Выслушать для начала.

Лхасси подходит к столику, берет один из бокалов, наливает в него воды, почти силой заставляет меня сделать несколько глотков. Дорнан больше не возражает и не пытается вмешаться, просто наблюдает за происходящим. Не смотрит на меня даже мельком, словно я стала ему противна. Айоней отходит в сторону, делает приглашающий жест рукой, мол, начинайте уже, а я полюбуюсь.

Кошмар, дурной сон какой-то, насмешка судьбы и ярмарочное лицедейство, смешанное с медленной казнью.

— Дор… — голос срывается.

— Почему. Ты. Не. Рассказала. Сразу, — чеканит слова владыка. — Какой проклятой бездны, Лиан?! Я же просил!

— Боялась, — всхлипываю, чувствуя, как прорывается запертая разумом плотина эмоций. — Сперва — что предам людей, затем — что совершаю ошибку, идя наперекор воле старших. Потом — твоего гнева. Мы же с совершенно не знали друг друга, да наши встречи можно было на пальцах одной руки пересчитать! Конечно, я боялась! Откуда мне было знать, что кара несущего пламя, великого и могучего владыки целого народа, не падет на мою голову, узнай ты об обмане?

— Я хоть раз поднял на тебя голос? — он почти рычит. — Тронул пальцем? — Мотаю головой, горячие слезы чертят на щеках дорожки. — Высмеял? Унизил? — Нет, нет, нет. — Так почему? — Он отходит к столу, в ярости сметает с него разложенные бумаги. — Боги, Лиан! — Владыка со стоном обхватывает голову, склоняется в муке, почти касаясь лбом столешницы.

— Я боялась потерять тебя! — выкрикиваю так, что, кажется, стекла звенят. — Малодушно, наивно! Да! Трусливо надеялась, что ты никогда не узнаешь, что я справлюсь сама, что в моих силах оградить от беды и свой народ, и твой тоже. Я ошиблась! Ужасно, кошмарно, жутко ошиблась. Почти во всем, что делала…

— Самонадеянная, наглая, глупая человеческая женщина!

— Да! Такая, какой меня создали Прародители, жизнь и я сама. Такая, какую ты выбрал из десятков других. Выбрал сам, с открытыми глазами и легким сердцем. И та, кто полюбила тебя! Вопреки воспитанию, учению, самой своей сути!

Он поднимает голову, смотрит в упор, край зрачка светится белым пламенем. Ему больно. Его мир рушится и кровоточит, замерзает под ураганным ветром, но где-то там, под неподъемной тяжестью разочарования тлеет искра надежды, крохотный уголек понимания.

— Так полюбила или предала? — глухо спрашивает он, цепляясь не то что за соломинку — за волосинку.

Всхлипываю от облегчения и злости одновременно. Как же легко потерять это, как просто затоптать пламя, связавшее нас! Одно неверное слово — и всё пойдет прахом, если уже не пошло.

Подхожу, несмело протягиваю руку, касаюсь его ладони. Он вздрагивает от этой нехитрой ласки.

— Решать тебе, но я никогда бы не навредила тебе, Дор. Ни за что на свете. Скорее бы убила себя.

Он сжимает мое плечо. Больно сжимает, явно не рассчитав силы. Подтягивает вплотную, склоняется, касаясь лбом моего лба.

— Я запретил тебе даже думать об этом.

— Это было вчера. Сегодня тебе может быть всё равно.

— А похоже, что я равнодушен? — выдыхает он сквозь зубы.

— Нет, но я боюсь даже поверить в то, что это не просто гнев.

От напряжения он даже на миг прикрывает глаза, из горла вырывается тихий рык.

— И ты думала, что всё исправишь, отказавшись от брака?

— Да.

— Пустоголовая, сумасшедшая, эгоистичная, совершенно невыносимая! Вырвала бы мне сердце, милосердней было бы. Ты понятия не имеешь, каково мне сейчас.

— А какой у меня еще был выход?

— Довериться мне?!

— Но Риан сказал…

— Я убью его, — почти шипит он. — Разорву своими руками. Заставлю проглотить каждое произнесенное слово!

— Дор, — меня трясет. — Плевать на киссаэра. Если тебя не будет рядом, мне на все плевать, понимаешь?

— Нет. И да. Я даже себя понять не могу, куда уж в твои мысли проникнуть… Ты куда более жестока, чем хочешь казаться. Как я должен был жить без тебя? Как должен жить теперь, получив удар в спину? Ты об этом подумала?! — Он наступает на меня, оттесняет назад. Вихрь его эмоций так силен, что у меня голова кружится. — Не смей мне лгать! Никогда больше. Ни при каких обстоятельствах! — Его руки ложатся на мои щеки, не позволяя отвернуться, скользят по шее, кажется, одно неверное движение — и он сломает меня, как тростинку. Вот только я чувствую, что пальцы алти-ардере вплетаются в мои волосы в неистовой, исступленной ласке.